: криптовалюта. фокус.

Совсем недавно было модно говорить, что время - это самое большее, самое дорогое, что люди могут дать друг другу. Quality time, family day, weekend get-aways. Потихоньку хайп улёгся: со временем разобрались, вернее, плюнули. Что толку в time-management, если жене всё равно внимания не хватает, хоть убейся. Но я вот думаю, что дело вообще не в количестве минут, уделённых друг другу, не в обязаловке, вроде "воскресенье я всегда провожу с детьми" и не в том, сколько вечеров в неделю выделено на togetherness. Всё дело в фокусе. В направленном, прицельном внимании. 

Мы живём в мире и времени, где фокуса нет. Есть только шум и фон. Соцсети, мессенджеры, ленты новостей. Ты всё время на что-то отвлечен. Разговариваешь по айфону - параллельно смотришь что-то на айпаде. Смотришь что-то на айпаде - параллельно включаешь фильм на макбуке. Смотришь фильм на макбуке - кто-то пишет вконтакте. Читаешь сообщение - всплывает лайк в инстаграме. Лезешь в инстаграм - лайкаешь, постишь, шеришь в фейсбук. Заходишь в фейсбук, кто-то звонит. Круг замкнулся. Это наша реальность, и в этой реальности нужно жить, работать, сохранять ясность ума и кого-то любить. Это практически невозможно. Я слышу, я понимаю по голосу, когда человек в трубке занят чем-то ещё, когда он расфокусирован. Я слышу это практически каждый раз, когда поднимаю трубку. Направленное внимание - криптовалюта нашего времени, недосягаемая, мучительная мечта. Чтобы её достичь, нужно вытащить себя из информационной трясины, из мусора, из этого вонючего болота, нужно собраться и сосредоточиться, а мы - в дерьме - по самое горло. Среди тел, сисек и голых жоп. Среди вседоступности, закрытых аккаунтов и порнухи. Среди мемов, видосов, ненужных людей. И самое большее, что ты можешь дать человеку - свой фокус, своё внимание, свой пристальный взгляд.

Я думаю об этом целый год. Слышу истории об изменах, о не-любви, о кривых-косых, якобы современных отношениях. Вскипаю, рефлексирую, перекладываю на свою жизнь.

Боюсь, ревную, подозреваю. А потом дохожу до точки. До той последней точки, в которой неизменно оказывается каждый из нас – один в своей голове. Я дохожу до того, что бороться с мутным потоком современности можно только изнутри. Выбор делает каждый из нас. Даже партнёр делает свой, отдельный от тебя выбор. Нестись месте с потоком? Тиндер, перебор, девочки – мальчики. Брести против потока? Фокус на человеке, закрытая, консервативная семья. 

Одна в своей голове – противостою. Оберегаю мужчину от лишних неврозов. Отказываю и отказываюсь. Вчера - от «выпьем по коктейльчику?». Сегодня – от «чашечки кофе». Хочется верности, хочется фокуса. Мне не страшно, что некуда будет соскочить, «если вдруг что». Фаталистам вообще не очень страшно. Фаталистам не нужны пути для отступления. Им хорошо известно: те, что отвалятся сейчас, прилепятся обратно, если вдруг придёт их время. А не прилепятся - значит, не надо было. А может, и время не придёт. Фаталистам без толку держать пул приближенных и выискивать «того самого» в тиндере. Судьба ведь не любит, когда её пушат, теребят, когда вокруг неё суетятся. «Тот самый»/«та самая» встретятся неожиданно и обязательно. Эту встречу не приблизишь. Ни лучшими фотками, выставленными во всех соцсетях мира, ни вечерами с «новыми интересными людьми». Ни суетой, ни перебором. Этой встречи можно только дождаться. Дождаться - и тут же сфокусироваться. И, может быть, тогда - в мире станет больше любви, уважения и дружбы. Чуть больше фокуса, чуть больше волшебства. Да будет так.

: ты где делась

Центр. Ночь. Я стою под козырьком дома и жду такси. Думаю о важном. Не абстрактно-важном, а вполне себе конкретном. 

О том, что фокус, а что - фон.

Я привыкла рассчитывать на себя, ориентироваться на свои желания и интересы. Всегда была ведущей. Неважно, сама по себе или с кем-то. Придумывала, организовывала, вела. И вдруг стала ведомой. Не знаю, как это вышло. Так сложилась жизнь. Так написано в книге. Мишаня перевернул страницу, а там пометка на полях. Жирная, броская, красным маркером: «Мужчина. Мари идёт за ним, а не тащит за собой». Это страшно, и странно, и волнительно одновременно. Страшно довериться. Странно отпустить поводья. Волнительно играть с судьбой в «макао», особенно в первый раз.

Особенно страшно, и странно, и волнительно стыковать жизни, набитые под завязку. Событий и занятий - в наших вселенных – и так больше нормы. И друг без друга. Без отношений, без togetherness. Работа, учёба. Съёмки, путешествия. Кино, музыка. Футбол, коньки. Сон, книги. И всё важно! Это было в жизни до него. Это было в жизни до меня. И вроде хочется впихнуть мужчину в привычный распорядок, но сутки не растягиваются. Недели не становятся длиннее. «Перезвоню позже», «дай мне три минуты», «освобожусь ближе к ночи». Жить из машины, любить из машины, решать из машины.

Бархатное платье. Остатки парфюма на книжной полке.

Интонации, словечки, кашель. Всё хочется запомнить, записать. Почерк в ежедневниках и блокнотах. Письма.

Мой мозг – в режиме «восемь плюс», всё время - с оглядкой на Дальний Восток. 

Мой мозг – в режиме архи-супер-вау-многозадачности. В режиме абсолютного, на износ, интенсива.

Я рассеяна и ничего не успеваю. Будто сижу в гнезде со всеми своими компонентами, а внизу, под деревом - уже расстелено. Там плед, и вкусный чай, и новые книжки. Я держусь за свой привычный распорядок. «Всё»,- думаю,- «сконцентрировались, малышка, живём, как жили». А снизу кричат: «МАААРИИИИИИИ ТЫ ГДЕ ДЕЕЛААААСЬ?» Я молчу. «МАРИИИИИ ТЫ ГДЕ ДЕЕЕЛАСЬ! МАРИИИИ, ВЫ-ХО-ДИИИИ!» - и дерево трясут.

Читать, слушать, рефлексировать. Звонить, писать, обсуждать. Работать, учиться, тусить. Писать, читать, слушать.

Сложная шахматная комбинация. Я – белая королева, он – мрачный король напротив. Фокус – на следующем ходе короля. 

Но что тогда фон? Привычная жизнь? Такая отлаженная, хорошо известная. Перспективная и свободная. Она манит обратно. Приходит по ночам и шепчет на ушко: «Пойдём»,- говорит,- «мы только начали. Нам будет круто». Жизнь, в которой пробивная малышка сама держит руку на пульсе событий. Жизнь, в которой точно известно, что будет завтра. Жизнь, в которой есть план. А, Бэ и Цэ. Я просыпаюсь и – каждый день - первым делом хочу ухнуть обратно, в старое, знакомое бытие. Но там, где «восемь плюс», уже давно кипит жизнь. Москва проснулась, Остров включился. Первое «привет» в новом дне. Радостное, тягучее, улыбчивое. На пульсе событий – мужская рука со сбитыми костяшками. «Пойдём»,- говорит,- «мы только начали. Нам будет круто».

Мне очень страшно. «Пойдём»,- говорю. И опускаю взгляд.

пять утра по Москве

"Я смогу поговорить с тобой только в пять утра по Москве", - пишу в первом попавшемся мессенджере из папки "social". Пять утра - это через восемь часов, а пока в Москве девять вечера. Я сижу в чёрной комнате на Рабочей Станции. Передо мной - белая поверхность стола, стакан холодной воды, пухлый ежедневник с лисами и мрачно-бурый том Гоголя. Второй из собрания сочинений. 

Александр Снегирёв сыплет цитатами, записываю в тетрадку одну за одной:

"Раньше были ведьмы, а сейчас - шлюхи";

"В трактовке Вия можно дойти до безумия";

"Ирония свойственна пророкам. Не приемля настоящий мир, они приближают пришествие будущего";

"Дом Сотника - трактир сети ресторанов Шинок";

"Вий - это компост, на котором можно выращивать тыквы";

"Галушки, похоть, ницщианство";

"Вы не напишете правды на тачскрине". 

И впрямь. Не напишем. Вчера набрала на тачскрине, что нехватка времени - это полная чушь. Было бы желание, а время найдётся. Найдётся ли? Открываю ежедневник с лисами. Ближайший свободный вечер - ровно через две недели. Единственный. А дальше опять всё расписано по дням. Сообщения и письма падают непрестанно. Будто мой айфон - это ГЭС на реке Ангара. Никак не успокоится. Чат, в котором про пять утра, уже затерялся в потоке всего. Тут планируем поездку с девочками. Здесь летит пятеро исландцев, а я даже имён прочесть не могу. Прошу маму достать синий longchamp, с вечера, ибо подъем у меня в четыре утра. Включаюсь в чат литераторов, хоть на пару слов. К пятнице - страницу текста. Снегирёв задумчиво обводит аудиторию взглядом. "Пишите от руки",- говорит,- "а потом перепечатывайте". "Да",- думаю,- "от руки".

Сажусь в такси, голова коротит и вот-вот вспыхнет. 

- О, мы на Нагорную? В новые дома, да? На месте завода?

"Нет, пожалуйста, только не болтайте",- компоненты внутри аж взвыли.

- Всё правильно,- говорю едва слышно. 

Таксист в приподнятом настроении, последний клиент - и домой. Говорит без умолку. Я в его беседе - манекен, кукла. Присутствую безответно.

- Вот вы знаете, на территории завода раньше было бомбоубежище. И знаете, директор там сделал баню, для своих. Да. Какой там был пар! Ох, какой пар! Я туда каждую неделю ходил, как на работу. Там завхоз был, Михалыч, по совместительству банщик. Не знаю, где он сейчас. Хороший мужик. 

Вставать через четыре часа. Будильник. Сборы. Время - пять. Такси. Трактуем Гоголя по телефону. Ленинградка сонная, пустая. Капучино, да, покрепче. Опять рабочий мир. Мужской. Взлётка, журнал Аэрофлота, в белокаменной рассвет. Открываю заметки на айпаде. Новая. Прости, Снегирёв, не сегодня.

Говорят, от счастливой любви только дети рождаются, а тексты гибнут. Не знаю, что там с детьми, а тексты гибнут не от этого. Тексты гибнут от душевной усталости, от внутреннего истощения. Умирают от пульсации в голове, от пустоты, от лени. А те, что всё-таки рождаются, мы набираем на тачскринах. Наброски, черновики, письма. Врём? Возможно. Но главное - в этой спешке мы пишем, пишем хоть пару слов. На бегу, на лету, днём и ночью. И пусть что-то из этого будет правдой. Пусть по-настоящему. Пусть хоть что-нибудь.

день выборов

Мама Л. - женщина потрясающей энергии. Она может договориться со всеми инстанциями, организовать мероприятие любого масштаба, разговорить тухлых, и даже мёртвых граждан. Отказать ей невозможно. Я благоговею перед харизмой мамы Л. и много лет подряд соглашаюсь на все её авантюрные предложения. В том числе работаю на выборах, хотя к политике испытываю стойкое равнодушие.  Мне нравятся ежегодные общественно-школьные дни. На нашем участке работает молодая (как мне казалось до недавнего времени), ладная команда друзей и родственников. Фан-клуб мамы Л. растёт, но комиссия формируется раз в пять лет: подмазаться и соскочить невозможно. Меняются только студенты-наблюдатели. Что движет молодыми людьми, занятыми в партийной деятельности, мне неясно. День выборов они преимущественно проводят в телефонах - с нулевым интересом к игре команд. А к вечеру расстраиваются, что опять продули. Бессмысленные движения.

Последние выборы прошли гладко и быстро: результаты сошлись с первого раза. Мы много смеялись, пели песни, пили кофе, работали. Товарищи голосующие улыбались, удивлялись и бодро раздавали голоса. И вот, бюллетени подсчитаны, участок закрыт, иду к машине. В руках - туфли, сумка и пакет с помидорами от фанатов мамы Л. В голове играет песня: «Всё, ребята, харе, отработали». Район Южнопортовый, улица тёмная. Вдруг слышу - кричат моё имя. Прощаюсь с жизнью, оборачиваюсь. 

Подбегает запыханный наблюдатель. Пацан весь в волнении, глаза горят. Смотрел на меня целый день. 

"Мария, вы так мне понравились, давайте куда-нибудь с вами сходим". Я прижимаю пакет с помидорами к груди и буквально смеюсь в ответ: "Боюсь, я для вас слишком взрослая".

Юнец не сбавляет хода: "Вам двадцать два, не больше!"

"Мне двадцать семь",- безропотно признаюсь я.

Пацан настаивает: «Ничего страшного! Давайте попробуем!" А взгляд такой добрый, открытый, распахнутый. 

Мягко отшиваю наблюдателя, сажусь в машину. Вспоминаю свой взгляд: добрый, открытый, распахнутый. Совсем недавний. Таким взглядом молодость захватывает мир. Правда, захват происходит крайне неразборчиво. Единственный ориентир молодости – это внутренний пожар. Костёр эмоций и реакций на всё и вся. Яркий, однозначный взгляд молодости – восторг или страдание, без полутонов, без вариантов.

В машине уютно, в Москве – пусто, внутри – кайфово и спокойно. Еду домой. Размышляю, что цепануло мальчика-студента. Может быть, контраст? Я показалась ему матёрой взрослой девушкой. Другой, непохожей на его сверстниц. Или сходство? Транслирую повадки и естественность восемнадцатилетних.

Я чувствую себя взрослой. Это значит, моя правда больше не радикальная. Она смешанная, серединная. Внутри меня – коктейль слоями. Нижняя часть – фруктовый ликёр. Остатки меня, восемнадцатилетней. Посередине – горькая настойка, период становления, время перехода, всякая муть. Дальше – водка. Чистая, прозрачная, крепкая. Сверху – экзотическая ягодка. Цепкий, смешливый взгляд, который никуда не деть.

Я чувствую себя взрослой. Знаю, кто я, какая, как живу. Люблю себя в любых состояниях. Но есть косяк: кое для кого я слишком взрослая. Мой характер перестал быть однозначным, обрёл глубину и оттенки. Внутри - не только фруктовый ликёр. В уголках глаз -  не стрелки, а морщинки. Мир стал интереснее, а главное, его захват происходит теперь целенаправленно, избирательно и крайне метко. Так, как полагается взрослым девушкам. 

сахарок

Представьте, что ваша душа – это сахарница.

Какая она? Стеклянная или керамическая? А может, это сундучок резного дерева? А что внутри? Какой сахар? Белый рафинад кубиками, один к одному, или ломаные куски тростникового? Рассыпчатая пудра или влажный песок с остатками варенья и слипшимися чаинками?

Я думаю, форма сахарницы дана нам с рождения. У кого-то душа очень старая. На такой сахарнице много выбоинок и щербинок. У тонкой, молодой души - сахарница Villeroy из костяного фарфора с росписью. Новая душа попроще закована в форму грубой икеевской поделки. Вне зависимости от формы, мы все начинаем с сахарных кубиков. Может быть, кубики - это изначальные настройки, «дано», с которым мы рождается. Может, их закладывают родители. Поначалу кубиков немного – два, три, четыре. Один из них – «семья», другой – «свобода», третий – «друзья». Идут годы, и кубиков в наших душах становится больше.

Выкристаллизовывается «первая любовь», растут «обиды», зреет «карьера».  Мы любим играть нашими кубиками, любим показывать их другим – поначалу. Вытряхиваем их из сахарницы на чистый стол новых отношений и говорим: «У меня вот так! А у тебя какие кубики?». Другой вытряхивает свой сахар, с радостью и энтузиазмом. Мы долго возимся, перетрясаем друг перед другом свои души и будто срастаемся. Когда приходит время расставаться, мы по ошибке берём чужие кубики. От своих кубиков что-то откололось. Что-то прилипло лишнее. Мы прикипаем к людям, а потом – душа наизнанку. Это происходит до тех пор, пока кубики не рассыпаются окончательно. Тогда мы становимся взрослыми. Тот, кто вёл себя избирательно, получает горку чистых сахарных кристаллов. В сахарнице человека, который тряс душой без разбора, разнопёстрие: кристаллы разного размера, что-то прилипло друг к другу, какие-то крошки. Вычистить душу – дело болезненное. Всё, что попало в сахарницу, стало частью тебя. Выбросить даже самую мшистую чаинку, как резать по живому.

В моей сахарнице всего – много. Хорошего, плохого, чужого, своего. Душа нараспашку, двадцать семь лет подряд, шутка ли. Я её, конечно, чищу. Она от этого, конечно, болит. Но первый порыв при встрече с новым человеком неизменен: вывалить сахарок, рассказать о нём, потребовать того же. Правда, людей становится больше, и многие идут транзитом. Чистить становится сложнее, плюс время ограничено: только сахарок вывалил, а поезд уже ушёл. Часто случается порыв, ещё чаще случается вопрос: «А надо ли?» 

И будто бы не надо. Будто бы не хочется.

Есть люди, с которыми вы давно живёте на одной станции, ходите друг к другу за песочком и вообще, сто лет как перемешались.

Этих людей становится достаточно. Их сахарницы - рядом и будут рядом ещё тысячу лет.

Не хочу прикипать к новым людям. Пусть моя душа будет отдельно, а их – отдельно.

Мой интерес к ним только вырос, но открываться - не хочется. Интереснее слушать, а не говорить. 

Моя сахарница наполнена, я всё в ней знаю и не жду гостей.

А у тебя, сахар-то есть вообще? 

Маяк, который пишет письма

Маяк в заливе Анива давно заброшен. Внутри - разруха и запустение. Дряхлые двери похожи на ногти с облупленным маникюром. Остатки мозаики ползут по стене справа от раковины. Окна-глазницы выбиты-выжжены. Внизу - море, лазурное. Кто ж знал, что Охотское море бывает лазурным. В моём рассказе, отправленном уже редактору, оно стальное и холодное.  Так вот, невежество автора заставит читателя думать, что северные моря бывают только мрачных оттенков. История выдуманная, персонажи несуществующие, а море-то настоящее. Эх, Мари. 

Маяк в заливе Анива давно заброшен. Когда-то он жил, жил полной жизнью. Любил корабли, заботился о них, ждал. Пока ждал, набирался сил. Мне кажется, я тоже когда-то любила. О ком-то заботилась. Ждала, набиралась сил. Воспоминания об этих днях померкли, но если полистать старые записи, получается, что любила. Скучает ли заброшенный маяк о тех временах, когда он был не один? Хочет ли наманикюрить двери, выкрасить стены, дать свет морякам? Маяк не помнит, о чём ему нужно скучать. Были какие-то корабли, были дела, с ними связанные. А как это было, хорошо или плохо, Бог его знает. Я помню разные детали любовных историй, но скучаю по-настоящему лишь об одном - о письмах. Написанных и полученных письмах. Мне кажется, запечатанные слова- это самое интимное, самое личное, что когда-либо со мной случалось. Путешествия и роуд-трипы, дни и ночи, завтраки и ужины, даже сами мужчины бывали похожими друг на друга. А письма - письма всегда были разными. Слова, которые не решился сказать в лицо. Слова, слишком важные, чтобы написать сообщением. Мысли, которые не хочется публиковать, записывать в соцсетях, очень личные, слишком искренние. Ими хочется поделиться. Не с слух, не в смсках. Они разбегаются, а ты собираешь их. В одно письмо, в один и-мейл. Перечитываешь, отправляешь и ждёшь ответа. 

Маяк в заливе Анива давно заброшен. Он стоит на скале, разграбленный, страшащийся лодок, кораблей, и даже их призраков. Я - маяк. Я забыла простые, естественные вещи. Нужно ли желать доброй ночи? А доброго утра? Это обязательно или не всегда? А когда? Сейчас или позже? Интересоваться или реагировать? Активно или пассивно? Когда исчезать? Когда появляться? Рассказывать или молчать? Помню, что раньше излучала свет. Мой свет был тёплым, он грел людей. Теперь мне, кажется, нечего дать. И света - совсем не осталось. Я - маяк. Я люблю писать письма. Но как писать - не помню. А главное - не помню, зачем.

письмо в прошлое

Дорогая Мари,

Сейчас ты думаешь, что лаковые босоножки на шпильке нужно носить каждый день. «Девушка должна быть красивой, девушка должна нравиться»,- думаешь ты. Эти мысли - от того, что ты ещё не знаешь себя, не знаешь, сколько перемен тебя ждёт. Очень скоро ты поймёшь, что ты ничего никому не должна. Только себе – быть счастливой.

Твой взгляд направлен на мир вокруг, тебе кажется, что главное - кого-то любить. Но скоро ты поймёшь, что мир - внутри и начать нужно с себя. Сейчас ты видишь своего парня и он тебе нравится, в любом состоянии. Когда-нибудь ты понравишься себе так же, безусловно и бесповоротно. Без мейк-апа, без туфель, без настроения. И со всем этим тоже.

Довольно долго ты будешь ехать по старым рельсам. Тем, что проложили для тебя родители. Мамапапа делают это из лучших побуждений, из самой сильной своей любви. Они и дальше будут строить мосты на берега, которые тебе неинтересны. А ты станешь отбрыкиваться, и это нормально.

Твоя кожа будет гладкой и чистой.

Путешествия станут твоей страстью, язык будет твоим козырем. Ты учишься не просто так.

Твоя первая машина навсегда останется самой любимой. Твой первый парень – нет.

Ничего не получится быстро. То, что быстро склеится, будет некрепким. Придётся научиться работать и ждать. Сначала будет сложно, ведь сейчас ты реактивная, как тяга на истребителях! Ты всё поймёшь. Не торопись, жизнь знает, когда подать следующее блюдо.

Друзей станет больше, но не вся дружба - крепкая.

Тебе придётся решать «дела» – ты узнаешь, что такое налоговая, загс и паспортный стол. Придётся куда-то звонить и слушать классическую музыку. Придётся разобраться, как здесь что устроено.

Ты останешься одна и полюбишь помады. Будешь больше писать. И читать тебя будут больше.

Женатых мужчин вокруг станет много. Женатых мужчин, которым ты понравишься – ещё больше. Не связывайся. Из этого случаются скверные сказки.

Ты всё пропускаешь через себя и громко смеёшься. Со временем ты станешь тише и научишься фильтровать мир вокруг.

Многое изменится, но в центре твоей истории всегда будешь ты, в каждом из своих проявлений. Ты станешь волшебницей.

Дай времени время. И запасись терпением. Пусть всё у тебя получится.

С любовью,

Твоя Мари 

Атакуй или убирайся: жизнь после DTM

Довольно давно я для себя решила: у мужика должна быть профессия. Не должность. Не менеджер, не специалист. Профессия. Дело, в котором он хорош. Дело, от которого он прётся. Рядом с собой я вижу именно такого человека. Когда я стала пить вино, мне захотелось в нем разобраться. Начала разбираться и резко захотела себе мужчину-винодела. Чтобы за ужином мы обсуждали с ним состояние лозы и выбирали между калифорнийским и майкопским дубом для бочек. В пятницу я съездила на МАКС и заново, в который раз, влюбилась в небо. Решила: всё, мне нужен лётчик-испытатель. Обсуждать отклоняемый вектор тяги, плоский штопор и точку роспуска. Потом настало воскресенье. Был день, была пища гонка, и я подумала: какой лётчик, какой винодел, о чём я вообще.  

Новая Рига в день заездов на Moscow Raceway – это восторг. Русские быстро ездят. Русские автофанаты ездят ещё быстрее. Новорижское шоссе удобно тем, что камеры на нём обозначены. Не нужно вглядываться в кусты, фонарные столбы и тачки, стоящие на обочине – смотри на знаки и притормаживай перед камерами, всё. Мы с японцем едем быстро: 160-180. Нас обгоняют со всех сторон. Я улыбаюсь. DTM weekend is always like that.

Тусовка автофанатов – небольшая, но очень сплочённая и мало пьющая. Приятно, когда русский мужик предпочитает водке руль. Женщины на автодроме – история неоднозначная. Дамы, которые понуро плетутся в паддок за приплясывающими от восторга мужиками, мне понятны. Грид-гёрлз – тоже ясно. Но женщины в платьях, на каблуках, накрашенные, с собаками под мышкой – это не просто странно, это архи-странно. Кто они? Почему не в Треьяковском проезде? Таскаться в одиночестве по шумному автодрому - зачем? Сложно сказать, где прячутся девушки-фанаты. Может быть, они давно и счастливо трудятся в автомобильной отрасли. На трибунах их нет, это точно.

Воскресная квалификация сразу обозначила уровень борьбы. Все гонщики уложились в 1 секунду от лидера – фантастическая плотность результатов. Тачки в DTM стали мощнее – 530 сил против 470-480 сил прошлых лет. Запрещены грелки колёс – гонщикам приходится больше круга вилять по трассе, греть резину. Лидер квалификации, Том Бломквист из BMW установил абсолютный рекорд трассы: 1:26,518. Однако, британец был лишён поул-позиции из-за нарушения технического регламента: в баке осталось меньше 1 кг. топлива.  Уменьшены размеры антикрыла. От этого стало сложнее держать машину в поворотах: не хватает прижимной силы. На пит-стопе могут работать только два механика с гайковёртами: по одному с каждой стороны.

Я ждала зрелищную гонку, и она состоялась. Максим Мартен показал себя не только гонщиком, но и пожарным – на его болиде загорелись тормозные диски, после чего бельгийца на трассе заменил автомобиль безопасности. Ре-старт в стиле индикара – нечастое зрелище в DTM! Роккенфеллер из Audi вышел на дистанцию с трещиной в левой ноге. В субботней гонке он, несмотря на травму, пришёл вторым, но в воскресной гонке выступил скверно. Первым пришёл Маро Энгель из команды Mercedes AMG, одержав свою первую победу в чемпионате. Второе место занял Маттиас Экстрём, сипатичный швед из команды Audi. Третьим пришёл Бруно Спенглер из BMW, мастодонт чемпионата, не раз занимавший места на подиуме.

После гоночного уикенда – две разгромных новости. Во-первых, контракт с организаторами DTM на 2018 год не продлён. WTCC на Moscow Raceway уже нет, теперь и DTM не будет. Во-вторых, Mercedes уходит из немецкого туринга в конце 2018 – и, главное, куда! В Формулу Е. Электрическую, ну пипец, формулу. Разве для этого инженеры BMW проектировали первые турбированные М2000? Разве для этого механики Porsche приделывали к корме алюминиевые листы, резали их ножницами по металлу и смотрели, как машина поведет себя на трассе? Не хочу электромобилей, автомобилей без водителей, беспилотников. Поездов без машинистов тоже не хочу. Мне нравятся двигатели, созданные людьми, в машинах, которыми управляют люди. Ничто не заменит эмоций от управления техникой, от того, что она подчиняется вам. И неважно, в воздухе ли, на земле. Сцепление - передача - газ или штурвал на себя – нужно попробовать единожды, чтобы влюбиться. После гонки - я жду следующей гонки. Жду стартовой решётки и трёх зелёных огней. И обсуждать - за ужином - угол атаки заднего антикрыла, прирост скорости в конце прямой и компоновку двигателя. Да будет так.

тётки, которые пишут колонки

Я очень переживала, когда отправила конкурсный текст на летний интенсив о глянце. Школа - самая распиаренная, самая литературная, самая модная (читай: самая дорогая). Я пожертвовала уикендом в Европе ради этого интенсива – отложила деньги/силы и затаила дыхание. Мне не перезвонили, не расспросили, имею ли я отношение к слову и чем вообще занимаюсь. Вместо этого - короткий и-мейл: "Вы приняты, платить сюда". "Как-то несерьёзно",- подумала я. Но образ школы и ажиотаж, вокруг неё созданный, заставили меня отбросить сомнения и подписаться на две недели трагикомедии.

В первый вечер я удивилась, подумав, что участниц будто бы набрали с улицы. Во второй вечер я удивилась, подумав, что глянцевая реальность немного расходится с моим представлением о ней. В третий вечер я расстроилась окончательно. Наша группа напомнила мне коллективно-женского Билли Миллигана. 
Действующие лица:

. гештальт-терапевт; 

. правда-матка;

. владелица секс-шопа;

. студентка, которую не заткнуть;

. экономист с золотым пилоном;

. студентка лермонтовского толка;

. тихоня-программист из Новосибирска.

Более разношерстной толпы мне не встречалось никогда. Я так и не поняла, какая роль отведена мне в этом касте и чувствовала себя междометием. Чем-то между крикливой студенткой и тётечкой, у которой столько опыта, что аж пиздец.  Ни о чём приличном или интересном мы - за две недели - так и не поговорили. Дамы живо цеплялись за темы колонок, после чего начинался галдёж, про мужиков, про домотканых русских женщин. А тексты? В онлайне важны не тесты, а перепосты. Кто ж знал.

Вместо кофе-брейка – показательные выступления.

В один из дней я выяснила, что дорог, по которым идут авторы, всего две. Первая группа пишет по три романа, а потом ходит по издательствам и умоляет, чтобы их напечатали. Иногда печатают, один из трёх. А если не печатают, авторы пытаются пробиться через толстые литературные журналы, нередко идут туда работать, чтобы только их заметили, только бы приткнуть свои тексты. Вторая группа зарабатывает на хлеб с маслом ширпотребными колонками и глупыми книгами с большим тиражом. Тогда якобы остаётся время что-то писать "для себя". Но это не точно.

В другой день я вышла на улицу и влипла в оазис лит-выпендрёжа. Юная особа из параллельного класса, завёрнутая в драповое пальто с головы до пят, томно курила и рассказывала почитателям, что вот, мол, набрала уже больше сотни стихотворений в своё портфолио. Все заахали и завздыхали, а я представила себе, как скурпулёзно поэтесса подсчитывает в ночи свои работы, и прыснула. Почитатели нахмурились в мою сторону. Пришлось ретироваться.

Редактор популярного глянцевого издания, со всеми почестями приглашенная на последнее заседание баб-клуба, явилась в майке с надписью "ублюдок а ну иди сюда" и первым делом доложила мисс Миллиган, то есть нам, что выгоднее всего топтаться на теме man hating и феминизме. Российский феминизм, кстати сказать, не имеет ничего общего с западным образцом. В России он перекошен по типу "я мужику ничего не должна, а он мне всё ещё должен". Несмотря на модную тему, моя колонка об инструментах, которые должны быть в доме одинокой женщины, была воспринята редактором негативно. Мол, текст звучит как насмешка над женщиной, плюс сама она десять лет как замужем, неинтересно читать про отвёртки. Я сразу представила пришпоренного мужа редакторши и успокоилась.

Про издание, в котором она трудится, дама бросила, что это "колхоз-стайл, сами знаете" (я не знала). Рейтинг материалов, которые выстреливают на сайте, оказался ещё печальнее: вначале Бузова и иже с ней, дальше статьи в духе "секс плюс грейпфрутовый минет", потом колонки вроде "наброса на вентилятор", резонансные, собирающие кучи коментов и перепостов. А дальше - ура! - "приличные, бодрые тексты".

После фарса, описанного выше, я зашла на сайт «колхоз-стайл», чтобы закрепить усвоенное и утвердиться в разочаровании. И вдруг, на первой же странице, увидела колонку. Колонку про то, как социум запрещает нам горевать. Перешла по ссылке и прочла текст. Потом ещё один, того же автора. И ещё один. И вдруг мне стало радостно. Радостно, как когда ты в сотый раз заходишь в Зару, где ничто и никогда на тебя не ложится и не садится. И всё ты про Зару знаешь: не твой магазин, не твои лекала. Заходишь, сходу готовый к разочарованиям. И вдруг видишь её. Полупрозрачную синюю блузу, расшитую диковинными цветами. Она оказывается неожиданно качественной. Сидит, как влитая. Никаких тебе торчащих ниток, нигде не тянет, ничто не впивается. И следующие пять лет ты заходишь в Зару с улыбкой. И следующие пять лет ты ничего не находишь, потому что знаешь – не твой магазин, не твои лекала. А всё же синяя блуза становится символом надежды. Надежды на удачную находку среди гор ширпотреба. Надежды на то, что среди тёток, строчащих колонки, попадаются женщины. И женщины эти пишут «приличные тексты». Тексты, похожие на жирные, тенистые пальмы в оазисе глянца. Тексты, которые можно читать без стыда. И писать без стыда - можно тоже.

битва шестёрок

За пять лет работы в среднеразмерном БЦ всех и вся знаешь в лицо. Кто на какой машине ездит, во сколько приезжает, где паркуется. Кто в каком офисе работает, кто с кем мутит. Кто обедает по-полной, кто – перекусывает. И, тем не менее, сюрпризы неизбежны.

В отдаленном умкадном Строгине «гулять» негде. Направо от офиса – новая Рига. Прямо – промзона и грузовые мастерские. Слева – трамвайное депо. Направо направо - тротуар по соседству с некошеным полем. Он упирается в мкад, но по сравнению с другими маршрутами - это парк. Там и гуляют дети офиса.

Иду. Маршрут «до мкада и обратно». Вокруг – никого. Послеобеденный поток прилип к мониторам, вечерний - ещё не начался. Рассматриваю машины вдоль дороги. На серебристом фокусе ездит молодой поц. На акуре с наклейкой “zombies inside” – взрослая женщина. Трёшка bmw плюс странная металлическая лягушка на торпеде. На ней ездит кралечка, которая всегда припаркована абы как.

Мазда шестёрка, чёрная, в старом кузове. Задние стёкла тонированы в ноль, на передних – шторки. Долгое время я думала, что хозяин этой тачки непременно южанин. Оказалось, ездит на ней тощенький русский мужчинка в очках. Неприметный, офисный, ещё не старый. Иду мимо машины, замечаю на торпеде коробку с недоеденным десертом. «Странно», – думаю, – «растает же». Прохожу мимо в раздумьях об увиденном артефакте. Ладно бы девочка ездила, всякие девочки бывают. А тут, обычный такой задрото-мобиль. Иду обратно. Выцепляю взглядом черную мазду. И вдруг - в просвете между сиденьями - вижу женскую спину. Абсолютно голую женскую спину. Взгляд резко в пол – смущаюсь. Послеобеденный секс с мужчиной мечты. Для кого-то он такой, понимаете?

Через двадцать метров ещё шестёрка. Вишнёвая шестёрка BMW. В  машине – девушка, симпатичная, улыбается. К бэхе бодрым шагом идёт мужчина, за ним бежит малышка лет пяти. Мужчина подхватывает дочку на руки, засовывает голову в окно, целует жену. Сразу начинает ей что-то рассказывать. Она кивает - соглашается. Мужчина этот слывет местным Тором, так он крут. Носит рубахи, расстёгнутые до пупа, длинные волосы, кустистые брови. Ходит вразвалку, стреляет глазками, заигрывает. Бизнесмен, парень-повеса, девочки от таких тают и хихикают, хихикают и тают. А он, оказывается, вот какой. Никакого офисного жмыха, после обеда поболтать с женой, обнять дочь. Постоять на солнце у окна вишнёвой бэхи, с двумя девочками, самыми его любимыми.

Всё не так, как кажется. Ещё один повод подумать.

Вот только шторки – это зря. По-армянски, что ли. 

вчера сегодня было завтра

Сижу в кресле у зубного. Хирург с победной фамилией - Гришпун - смотрит на меня суровым взглядом.

«Какого вы года?» – спрашивает товарищ в белом.

 - Девяностого.

- А, ну всё уже.

- В каком смысле «всё уже»?

- К двадцати семи не вылезли – значит не вылезут. Надо резать.

Я не согласна. Ни с «всё уже», ни с зубным фатализмом, ни с «рэзать». Благодарю Гришпуна-хирурга и быстрее уношу ноги.

Мои мудрые зубы сами разберутся, когда им следует показать себя миру. В двадцать семь или никогда. Я  - за свободу зубов. Особенно неболючих и ещё не вылезших.

Куплет из "сегодня - завтра" Гуфа всплывает в голове автоматически. Похоже до смешного. Правда, улетать мне не в Новосиб, а в Цюрих. Суть одна.

Размышления о том, какая часть судьбы – «уже», а какая – «ещё», бурлят в душе круговоротом дымных иллюзий, сочной осознанки, неизбежной грусти и пр.

Все люди на свете любят сравнивать противоречивое «как стало» с искажённым, но уже прожитым, а значит, родным и понятным «как было». Я - как все. Сравнивала, сравниваю, и продолжу.

Помимо этого, во мне цветёт самоанализ (а с ним и само-критика и даже само-требование). Последнее, кстати, изрядно портит жизнь. Я к себе очень требовательна и часто вылавливаю ощущение, что капитан свой корабль потопит сам – если продолжит в том же духе.

Be inviting instead of demanding – так говорит мой коуч. Приглашать себя к действию, не требовать. Получается кое-как. Очень уж прочно уложены рельсы внутренних установок.

Многое изменилось.

Перестал работать принцип Аркатовой: «Влюбился – написал, разлюбил - ещё написал».

Сначала я расстраивалась. Всю жизнь каталась на этих качелях: писала, прыгая в любовь и из неё выпрыгивая. А тут, выписала всё и заглохла. Опробовала свою пустоту, углубилась в неё, обжилась. Смирилась с мыслью «никакой я не писатель». Ходила-ходила, вдруг чувствую – будто бы хочется. Писать хочется. О чём-то таком, нелюбовном. Литературная мастерская случилось как нельзя вовремя. Моя писательская колымага отстегнула ненужные запчасти, заскрипела и кое-как поехала. Оказалось, любой текст можно размять. Оказалось, размять можно не только текст, но и мысль. Размять, развить, сложить, размножить.

Перестала пить кофе литрами. Не хочу. Вечерами не просто не хочу, не могу – плохеет.

Сначала я расстраивалась. Всю жизнь была кофеманом. Рассказывала направо и налево про страсть к кофе и равнодушие к кофеину. Капучино перед сном – и в люлю.

Теперь я пью по чашке в день, максимум по две – а больше не хочется. И вина мало пью, и кальян не курю почти. Привычки, казавшиеся намертво приросшими, сменились, быстро и неожиданно.

Перестала придумывать «необычное к столу», когда еду в гости. Приезжаю к друзьям с колбаской.

Не с докторской, конечно. Везу деликатесы, которые продолжают сыпаться на мою голову вместо цветов.

Региональные поклонники не дремлят, подходят здраво к экономической ситуации, шлют вместо стихов колбаску.

Сначала я расстраивалась. Думаю – всё, докатились. Дальше только водку пить и семьями собираться. Потом смотрю – а все довольны. Радуются гостинцам. И главное, я сама рада. Мы выросли. Немножко поскучнели. Зато постоянно кто-то откуда-то летит. Везёт сыр, прошютто, вино, оливки. Не помню, когда в последний раз покупала сыр в Москве. Всё всегда есть – разве не кайф?

Тем более, кое в чём я неизменна до тоски. Двадцать лет как веду ежедневник. Пью воду как не в себя. 

Путешествия не разлюбила. Душу не растеряла. Глаза всё такие же зелёные.

Поживём ещё, покружим. Не худший расклад.

тишина есть шум

 

Я прилетела на Большой Остров Гавайев ближе к вечеру. Шёл мелкий тропический дождь и казалось, будто весь мир – это вода. Хотелось не идти, а грести через неё.

Остров разделён на две части горно-вулканной грядой. С одной стороны почти всегда солнце, с другой – почти всегда дождь. Мой отель - на другой стороне. Лобби я не заметила. Просто закончился асфальт и началась плитка. Со стороны «улицы» не было не только дверей, но и стен, тоже не было. Подъездная дорожка и стойка ресепшена, всё. Дальше стеклянные двери - совершенно бесполезные. Во-первых, потому что стеклянные (то есть я их не замечу и расквашу лоб - guaranteed). Во-вторых, отгораживаться от океана – это грех. 

Даже на Гавайях.

Отельный бар был зачехлён, будто хотел спасаться от дождя, а не корону разливать туристам.

Девушка на ресепшене сказала: "Если пройти мимо отеля, потом налево, чуть-чуть вдоль берега, потом по дорожке, потом через маленький мостик, будет тики-бар, где кормят, поят и играют на укулеле". Ещё она сказала, чтобы я возвращалась без страха и упрёка, мол, у них тут супер-безопасно и совершенно нечего бояться. Я не поняла, чего бояться и пошла, вернее, поплыла через земно-водный пресно-солёный вертикальный пруд.

Было пусто и мокро. Потом было вкусно и весело. Стемнело. Расплатилась, вышла. Минуты две решительно не могла понять, что происходит и от чего мне вдруг страшно. Пустая дорожка шла от бара через лес также, как два часа назад она шла до бара. Вокруг – никого, всё спокойно. Я прислушалась. Мозг ожидал тишины, а вокруг стоял шум, какого я в жизни не слышала. Карканье, свист, трели, треск. Капли стучат о плотные листья. «Чк-чк» и «кшшшассс-кшасссс». Джунгли ожили в ночи. На этой дорожке к отелю-проходимцу я впервые подумала, какой разной бывает тишина. Той ночью я долго-долго не могла заснуть, лежала и заворожённо слушала тропический оркестр, и было страшно и поразительно одновременно.

Вот и в Москве, "тишина"- это шум машин и музыка из открытых окон. Это обрывки разговоров на самых разных языках. Это бесконечный фон. Радио в машине, музыка в магазинах, в ушах затычки с песнями. Попытка "отгородиться". От слова "город", смешно. Городская тишина есть бесконечный разговор. Всё время что-то падает, стрекочет, жужжит и воет. Сирены, клаксоны, звонки. Бульканье воды в колбе кальяна. Кто-то спускает воду в туалете. Тут метро. Снова трёп. День и ночь в шумной тишине, в большом городе, в западне, в ловушке.

А хочется тишины - настояще-звенящей. Пустой тишины хочется. Не выталкивать городской шум из машины, прибавляя громкость. Не зажимать рукой второе ухо, чтобы расслышать, о чем говорит человек-трубка. Не накрывать голову подушкой, чтобы уснуть. Хочется тишины. И в этой тишине хочется разговора. Тёплого, нужного, значимого. Острая необходимость, требование диалога. Чтобы слова булькали в горле, толпились и, опережая друг друга, требовали выхода. С кем бы из друзей я ни говорила (неважно, как хороши и важны наши размышления), всё будто бы не то. Что именно "не то", Мишаня не знает. Просто бурчит и заваливается спать, в самый разгар вечера. Так давно не случалось душевного движения, оживления духа, водопада слов! Поговорить с новым человеком - проще простого. Казалось бы - новое знакомство - вот тебе и оживление, чего ещё надо. Но всё не так, не так просто. Случается эмоциональная зацепка - я сразу пугаюсь, веду себя странно, хочу поболтать «от души», а получается кое-как. Нет зацепки – нет и булькающего диалога. Так, потрепались - разошлись, бесцельно и бессмысленно.

На днях слушала лекцию рижской писательницы. Она сказала: "Если в вас что-то есть, это что-то обязательно вызреет и придёт к своему разрешению". Так вот, мысль о диалоге, о его необходимости, была записана несколько месяцев назад. Буквально три предложения. Я гоняла их из одной заметки в другую, и всё не знала, куда их, трёх оборванцев, приткнуть. Думала, сразу пост не написала- значит, не накипело. А раз не накипело - значит, скоро пройдёт. Не прошло. Вызрело. Легко прочитанная книга, как и легко написанный текст - не всегда достоинство! Иногда нужно жизнь прожить в Москве, махнуть на Гавайи, вернуться, опустеть окончательно и где-то через год вдруг выцедить мысль. Потом текст. Потом намерение.

Диалог. В чёртовой, звенящей, тишине.

И.- идеальный

Сижу в машине, музыка выключена, окна закрыты. Мысли зудят в голове и просятся наружу. Нужно их обязательно выписать. Не проговорить, а написать, тогда всё снова будет штиль-но и с-покой-но. Думаю о лете, о новой для себя высоте каблука, о воскресной рабочей встрече думаю. О том, что тонна металлоконструкций стоит всего семьдесят три тысячи рублей. Дешевле, чем следующая сумка из виш-листа. Жду И. Поглядываю на парковку, хотя знать не знаю, на какой он сегодня машине. Бр-бр-бр-бр! "Ясно",- думаю,- "на эмке". Машину не вижу, только слышу. Но знаю точно, это он. Глушу мотор, выхожу расставлять сети. Не знаю, как себя вести. Так странно. Так странно и бессмысленно - ощущать, что мужчина, который делит с тобой разговор и кофе, идеальный, но совершенно чужой. Как будто магниты соединяем не теми сторонами. Тянет, а потом отбрасывает. Опять тянет - опять отбрасывает. Разламываю ореховую улитку руками. Шучу - защищаюсь. Расслабиться не могу категорически. Ему нравятся просветы моей естественности, меня натуральной. Вначале слушаю рассказы. Мне всё интересно. На форзаце молескина фраза из ниоткуда: "Быть проектором означает иметь внутри себя сильнейшее стремление к встрече с другим человеком. Его нужно понимать не как особую нужду или зависимость, а как экстраординарную любознательность". Это, пожалуй, самое точное определение меня, моей личности. Любознательна до абсурда. К середине разговора чувствую, вроде отогрелась. Защита спала, глаз загорелся. И. понравилось. Начала вдруг рассказывать о своих новостях. Про издательство, про парашют, про страхи. Потом звонок. Семья. Срочное. Не люблю айфон трогать, когда сижу не одна. Но делать нечего. Ему нужно договорить, мне - деть куда-то взгляд и руки. Открываю фотографии, заметки, сети. Бесцельно листаю, закрываю. Листаю, закрываю. Опять звонок. Семья. Срочное. Чувствую, что вместе с приложениями сама закрываюсь потихоньку. Обсуждаем удачный кадр из Чикаго. Зонтик на рельсах. Действительно классно. Обсуждаем электронный подсос на старых американцах, говорим про гонки. Не зря же он "И"- идеальный. Опять звонок. Пора идти. Знакомый сплиттер на парковке. Сказано всего лишь чуть. Больше и не хочется. Пробую уйти "легко". Чмок в щёчку, и до свидания! Не вышло. Остановил, обнял. Странно. Как будто женщины ставят на мужчинах метки, чтобы другие могли считать их и сделать выбор. Моя вселенная всё чувствует. Тело напряглось, отстранилось, само по себе, без команды. "Боюсь тебя",-говорю. "Приезжай",- говорит. Мы оба знаем: я не приеду. Считала метку, она яркая и блестючая. Нет, ещё раз. Нет. Внутренняя правильность - это крест. Но это ещё и чистая совесть, и крепкий сон. Мы свободны, пока не сделан выбор. Выбор сделан. Запрыгиваю вместе с новой своей несвободой в японца. Без "бр-бр-бр", без сплиттера, без И. Снаружи солнце, внутри - грусть. Кресты и метки, день чудесный. Когда-нибудь всё будет правильно. Сегодня или, может быть, вчера.