пять утра по Москве

"Я смогу поговорить с тобой только в пять утра по Москве", - пишу в первом попавшемся мессенджере из папки "social". Пять утра - это через восемь часов, а пока в Москве девять вечера. Я сижу в чёрной комнате на Рабочей Станции. Передо мной - белая поверхность стола, стакан холодной воды, пухлый ежедневник с лисами и мрачно-бурый том Гоголя. Второй из собрания сочинений. 

Александр Снегирёв сыплет цитатами, записываю в тетрадку одну за одной:

"Раньше были ведьмы, а сейчас - шлюхи";

"В трактовке Вия можно дойти до безумия";

"Ирония свойственна пророкам. Не приемля настоящий мир, они приближают пришествие будущего";

"Дом Сотника - трактир сети ресторанов Шинок";

"Вий - это компост, на котором можно выращивать тыквы";

"Галушки, похоть, ницщианство";

"Вы не напишете правды на тачскрине". 

И впрямь. Не напишем. Вчера набрала на тачскрине, что нехватка времени - это полная чушь. Было бы желание, а время найдётся. Найдётся ли? Открываю ежедневник с лисами. Ближайший свободный вечер - ровно через две недели. Единственный. А дальше опять всё расписано по дням. Сообщения и письма падают непрестанно. Будто мой айфон - это ГЭС на реке Ангара. Никак не успокоится. Чат, в котором про пять утра, уже затерялся в потоке всего. Тут планируем поездку с девочками. Здесь летит пятеро исландцев, а я даже имён прочесть не могу. Прошу маму достать синий longchamp, с вечера, ибо подъем у меня в четыре утра. Включаюсь в чат литераторов, хоть на пару слов. К пятнице - страницу текста. Снегирёв задумчиво обводит аудиторию взглядом. "Пишите от руки",- говорит,- "а потом перепечатывайте". "Да",- думаю,- "от руки".

Сажусь в такси, голова коротит и вот-вот вспыхнет. 

- О, мы на Нагорную? В новые дома, да? На месте завода?

"Нет, пожалуйста, только не болтайте",- компоненты внутри аж взвыли.

- Всё правильно,- говорю едва слышно. 

Таксист в приподнятом настроении, последний клиент - и домой. Говорит без умолку. Я в его беседе - манекен, кукла. Присутствую безответно.

- Вот вы знаете, на территории завода раньше было бомбоубежище. И знаете, директор там сделал баню, для своих. Да. Какой там был пар! Ох, какой пар! Я туда каждую неделю ходил, как на работу. Там завхоз был, Михалыч, по совместительству банщик. Не знаю, где он сейчас. Хороший мужик. 

Вставать через четыре часа. Будильник. Сборы. Время - пять. Такси. Трактуем Гоголя по телефону. Ленинградка сонная, пустая. Капучино, да, покрепче. Опять рабочий мир. Мужской. Взлётка, журнал Аэрофлота, в белокаменной рассвет. Открываю заметки на айпаде. Новая. Прости, Снегирёв, не сегодня.

Говорят, от счастливой любви только дети рождаются, а тексты гибнут. Не знаю, что там с детьми, а тексты гибнут не от этого. Тексты гибнут от душевной усталости, от внутреннего истощения. Умирают от пульсации в голове, от пустоты, от лени. А те, что всё-таки рождаются, мы набираем на тачскринах. Наброски, черновики, письма. Врём? Возможно. Но главное - в этой спешке мы пишем, пишем хоть пару слов. На бегу, на лету, днём и ночью. И пусть что-то из этого будет правдой. Пусть по-настоящему. Пусть хоть что-нибудь.