Каждый раз, когда
я приезжаю к папе, он с порога знает, в истерике я или в облаках. Наверное, за 60
лет успеваешь понять женщин, а значит, понять жизнь. Папа говорит, что женский
мир состоит из простой череды приливов и
отливов. Я не спорю с ним. Ничего не поделаешь. Это правда. То прилив –
восторг, шум, хохот, жизнь прекрасна, то отлив – тоска, печаль, размышления. Папе
я всегда завидовала. Его настроение совсем не подвержено изменениям. Оно такое,
штилеобразное и всегда немного
приподнятое, как будто каждое утро кто-то обещает ему миллион долларов
наличными или наливает бокал шампанского, минимум. Жаль, у меня не так. Я и
миллиона-то не прошу, просто поменьше бы шторма в душе, да побольше спокойствия.
И шампанского бокальчик налейте, будьте так любезны, ага. Вот утром сегодня прилив
был самый натуральный – как я выглядела, как говорила, как чувствовала себя –
всё вызывало эмоцию, пограничную с эйфорией. Потом вдруг раз, и туча нашла. Какие
бы силы я не прикладывала к тому, чтобы вернуться обратно в восторг –
бесполезно. Пока туча не пройдёт сама
– всё, пиздец. Наступил он сегодня внезапно, и кстати, от слов
любви. Эти слова были написаны в открытке и вклеены в ежедневник менее полугода
назад, и были такими искренними, что аж душу наизнанку мне сегодня вывернули.
Оглядываясь
назад, понимаешь, что once and forever уже не получилось. Не из-за отсутствия любви, а из-за
непредсказуемости жизни. Я всегда была фаталисткой, и с каждым годом всё больше
удостоверяюсь в том, что мы не можем распланировать ни минуты, ни года, последующих
за этим вот самым моментом. Можем только Бога рассмешить, да себя попутно, и
то, если чувство юмора на уровне advanced+. Такая безысходность вдруг накатила на меня,
невозможная! Безысходность и бессмысленность любви. В моменте нам кажется, что
в этот раз – точно на всю жизнь. Но, как говорится, we can only dot backwards. Кто его знает, останешься ты навсегда или
уйдёшь сегодня же? Мы предполагаем, а Бог располагает. Как будто кто-то
присматривает сверху и переставляет нас, как фигуры на шахматной доске. Если
больно, то полезно. Мы учимся в этой огромной школе жизни и для того, чтобы
пройти мои уроки, видимо, нужен ворох мужчин. Кому-то нужен один, первый,
чтобы выучить свои, но это не ты, Мари, смирись. Мне всегда нравилась фраза
Константина Хабенского: «Кому-то не хватает одной женщины, и он переключается
на пятую, десятую. А другому не хватает жизни, чтобы любить одну-единственную».
Так вот, не хочу ни пятого, ни десятого. Хочу одного-единственного, чтобы вместе
до гробовой доски. А уже не получилось, и так давно уже не получилось! Каждый
раз любишь ведь всей душой, всем сердцем, по-разному, но как в первый раз. Как
не бояться и не терять веры в то, что вереница эта закончится, как понять, как
сделать выбор, если happily ever after опять не навсегда? Смотрела я на эти корявые строчки любви, нацарапанные
типичной рукой айтишника, и думала о том, какая она, эта любовь на всю жизнь. Как
это – встретить такого человека, в котором не разочаруешься, не усомнишься, не разлюбишь?
Как это, когда и ты сама – единственная? Как это – когда можно разделить с
человеком не только дни и ночи, а все жизненные уроки и невзгоды судьбы, once and forever? Как не потерять смысл в череде людей и чувств?
Как научиться смотреть в будущее без страха, в прошлое – без сожаления и верить
своей судьбе, верить тому, что она-то уж точно не подведёт? А Хабенский,
кстати, очень любил свою первую жену и долго переживал её смерть, ушёл в
работу, жил скромно, помогал детям. Но
вот она, новая любовь, новая жена, и непонятно теперь, сам он в какой группе – где пятая-десятая
или одна-единственная?
Каждый раз, когда я приезжаю к папе, он с порога
знает, в истерике я или в облаках. Если бы я ему сейчас позвонила, то после фразы «привет,
пап» он бы на секунду задумался, и сказал: «ничего, Мари, скоро отлив».